Юрий Рост и его "Групповой портрет на фоне века"

Текст: Ирина Меглинская
Фотографии: Юрий Рост
10 марта 2008 г.
"Афиша"

---

Фотограф Юрий Рост — один из самых важных советских фотожурналистов. Только что вышла его новая книга — «Групповой портрет на фоне века», в которую вошли 250 фотографий, сделанных журналистом за 40 лет работы.

— Вы можете описать в двух словах профессию? Журналист — это кто? Журналистика — это что?

— Журналист — это ретранслятор. Если брать событийную журналистику, личность снимающего почти не присутствует в фотографии. Очеркистика — это совсем другая история, в ней присутствуют два героя. Объект и субъект съемки обязательно. Я видел в жизни много фотографий, сделанных слепыми людьми, они не видят, что они снимают.

— Может, люди просто видят разное?

— Ну да. Разные люди, по-разному воспитаны, с разной культурой видят в одном и том же событии разные вещи. Один снимает лежащие трупы, второй — героический подвиг солдата, третий попробует снять суть. Великий фотограф может уместить в одну фотографию все. Помните фотографию Бальтерманца «Горе»? Одной фотографией ему удалось выдать мощнейший образ трагедии. Там есть трупы, но они не главные. Главные — живые. Кстати, если вы будете рассматривать эту фотографию в разных изданиях, вы увидите разные облака.

— Впечатывал облака? По нынешним временам это аморально. Информация же должна быть объективной.

— Что оправданно с точки зрения высоких целей, то и морально.

— Ну то есть моральный выбор, стоящий перед фоторепортером, это не красивые слова?

— Я застал Бальтерманца живым, мы общались, он мне рассказывал о ситуации, которая очень часто встречается в среде фотожурналистов. На съемке какой-то мужик провалился в полынью, Бальтерманц бросил камеру и пошел спасать его, а молодой фотограф, который там был с ним, снимал в это время. Но эти карточки не стали знаменитыми. Я помню другую фотографию, про расстрел. Снимок какого-то мексиканского революционера, который стоит перед расстрелом. Ничего более сильного из этой области нет, он стоит перед стенкой и курит сигару, сейчас его расстреляют.

— Анри Картье-Брессон повлиял на русскую фотографию?

— Вообще, Картье неоценим — он сделал фотографию гуманистической. Даже пейзажи, где фигурки маленькие, все равно видно, что этот человек относится к другому человеку с симпатией. Брессон заставил фотографов увидеть простую жизнь. То есть простая жизнь — и есть жизнь. Вот он приехал в Москву, сделал альбом, смотришь на него: человек из враждебного мира снимает враждебный мир — смотришь, а там ни одного кадра осуждения. Там есть удивительное любопытство к тому, что происходит. Брессон любит человека.

— Кажется, что французы 60-х не могли с осуждением относиться к СССР в силу левачества в среде интеллектуалов…

— Левачество тут ни при чем. Его этот мир интересовал. И тот, кто его населяет. По простоте разве что проза Пушкина сравнится с фото Брессона.

— А расскажите историю про вашу фотографию братьев, которые выжили на войне, и о том, как Брессон выбрал ее в свою книгу.

— Мы встретились с ним в Париже, ему было уже 90 лет, высокий, красивый человек в красном пуловере. Квартира небольшая, с низкими потолками. В углу лампа, которая светила в потолок, полутемень была. Я был не очень подготовлен, взял фотографии, так, чтобы было. Тем более что его жена говорила, что он не будет смотреть, мол, насмотрелся за свою жизнь. Но он решил посмотреть. Я ему дал ему свои фотографии, он подарил мне книжку. Потом я рассказал ему историю про этих братьев. Это заняло у нас часа два. Потом он встал и принес мне вторую книгу — «Европейцы», где собраны почти все его лучшие фото, и написал мне: «Европейцу от европейца». Она так у меня и осталась. После этого через некоторое время мне позвонил один галерейщик, который с ним работал, и предложил сделать выставку. Я послал фотографии, но выставка так и не состоялась. Зато через некоторое время мне привезли пригласительный билет, где написано: «Выбор Картье-Брессона», а с другой стороны напечатаны все 78 фотографов, которых он попросил прислать по одному фото.
— А расскажите, как, собственно, нашли этих братьев, выживших на войне?

— Я написал про рядового Богданова. У него было одиннадцать детей. Все сыновья, и все погибли на фронте. Я написал этот текст, а потом кто-то мне сказал, что есть ровно обратная история. Все одиннадцать братьев вернулись с войны. Я взял у отца «запорожец» и поехал в деревню Бровахи, приехал, и, на счастье, они были все в этот момент еще живы. Я написал очерк и снял их. Эту фотографию Брессон и взял в свою книжку.

— Вы журфак закончили?

— Сначала я закончил Киевский физкультурный институт, потом журфак в Ленинграде. Работал в «Комсомолке» долго, до 1979 года. В 80-м я пришел в «Литературную» обозревателем. Потом я работал в «Общей газете» у Егора Яковлева, а сейчас в «Новой».

— А вокруг вас богемы было много?

— А что такое богема? Ее как таковой не было. Выпивали, бузили больше, чем сейчас, но это не было богемой. Это все небогемная энергия.

— Богема или не богема, но в артистической среде присутствовали левые настроения или антисоветские?

— Внутри газета была неоднородная, существовал внутренний протест, существовал общий противник. ЦК КПСС. Обмануть их, пробить, напечатать что-нибудь невероятное было очень важно. Написать правду жизни было тяжело.

— Как выглядел цензор? Как вы отличали человека, который будет пропускать правду, а кто не будет?

— Мы их всех знали. К тому же существовала цензура внутри себя. Все научились и так писать хорошо, что вроде все правильно, а на самом деле антисоветчина. Читатель тоже был грамотный. У всех было внутренне понимание. И если редактор видел, что материал хороший, он тоже искал способы, как его напечатать.

— У вас выходит книга. Расскажите про нее.

— Моя книга — это кусок времени и люди, которые жили в этот кусок времени, часть из них ушли, это иногда очерки, иногда рассуждения или размышления, вызванные фотографией.

— А можете определить как-то этот кусок времени?

— Это же мой круг, я даже хотел дать ей название «Круг». Потом я понял, что все эти люди сами по себе, они не рядом, они живут параллельно, это я к ним присоединяюсь. Население этой книги — это население нашей страны.

— То есть вы любите своих героев?

— Да я их люблю. И даже один человек сказал мне: ты заставил меня опять полюбить страну, страна и государство — разные вещи. Государство я не люблю, а людей, которые страдают и преодолевают, — их я люблю.

— Вы гуманист?

— Наверное.

---

Статьи по теме:
Сусанна Альперина "На Вы: Рост"