Академик Сахаров глазами Юрия Роста.

На фото: Елена Георгиевна Боннэр и Андрей Дмитриевич Сахаров

Двадцать второго декабря 1986 года два не очень молодых и не очень здоровых человека — мужчина и женщина — сели в поезд. Такое замечательное произошло событие в их жизни: они вместе вошли в вагон.

Андрей Дмитриевич был так поражен этой обыкновенной человеческой возможностью, что описал ее в дневнике. Семь лет без месяца ссылки он временами провожал Елену Георгиевну на вокзал до московского вагона и возвращался в горьковскую свою, прослушиваемую и просматриваемую, квартиру беспокоиться о ее неважном здоровье и ждать.

Бог одарил Елену Георгиевну и Андрея Дмитриевича любовью и тем защитил их. Они были хорошей и совершенно неправильной семьей. Друзьями, соратниками и супругами. (Можно изменить последовательность слов.) При этом Андрея Дмитриевича неловко было бы называть «мужем Елены Георгиевны», а Елена Георгиевна была не только «женой Андрея Дмитриевича». Степень влияния их друг на друга была ограничена их самостоятельностью и терпимостью. То есть взаимным уважением и взаимной помощью.

Люди, нуждавшиеся в их участии и помощи, делали их московскую жизнь разнообразной и насыщенной, но ничего не добавляли в их отношения. Напротив, они расходовали время, которое Андрюша и Люся могли бы провести вдвоем.

Ссученное общественное мнение, желая объяснить, как выдающийся советский ученый, трижды Герой и многократный лауреат превратился в главного врага системы, даже желая его оправдать отчасти, придумало легенду о скверном влиянии жены.

Ну да... Она с боем могла вынудить его сменить старую кроличью шапку или обговорить идею статьи, тем более что он думал медленно и основательно. Порой он соглашался с ней, но если был не согласен с услышанной мыслью и находил серьезный аргумент — кто бы его переубедил.

Иногда из чувства самосохранения, из-за опасения за близких и окружающих Елена Георгиевна уговаривала Андрея Дмитриевича что-то не делать, но у нее ничего не получалось.

Зато он дарил ей цветы, писал стихи и принимал на себя всю горечь агрессии, которая приходилась на ее долю. Доля была велика. Он защищал ее как единомышленника и как любимую женщину и даже влепил пощечину одному именитому негодяю, оскорбившему ее в книге.

...Они уезжали из Горького, как люди. Она хорошо знала маршрут. На нем у нее воровали рукописи, ссаживали из вагона, унижали, мешали добраться до так необходимых врачей. Он же ехал в Москву из Горького в первый раз.

Его очень волновало, будет ли холодно в столице, потому что ей с больным сердцем нельзя было выходить на сильный мороз. Они вспоминали друзей и предполагали жизнь в своем доме. Она кормила его обязательной в поезде и теплой еще курицей, потому что ничего холодного он не любил. Это был нормальный выезд мужа и жены, с той лишь особенностью, что покидали они город, из которого не надеялись выбраться, и даже подыскали себе место на горьковском кладбище...

Но умер он в Москве через три года жизни, о которой еще рано напоминать. А может быть, уже поздно.

И она осталась без него, без его любви. И продолжает жить, и думать, и действовать, как если бы он был рядом. Есть его архив, есть книги и статьи, немногие друзья, есть его мир. Только его самого нет.

— Знаешь, Юра, я все время ловлю себя на том, что формально живу «до и после», а внутренне ощущаю, что мы все время вместе.

Аппарат не снимает ощущения, поэтому на сегодняшней фотографии Елена Георгиевна одна.

Юрий РОСТ

17.02.2003
/novayagazeta/

+ Юрий Рост "Сахаров и вертолет"